«Экстремист, иноагент и предатель родины заходят в бар, а бармен говорит: гамарджоба!»
Нет, я не пытаюсь шутить, увы, не до шуток. Как филолог я лишь стараюсь в этом застывшем от ужаса времени фиксировать изменения в русском языке. Изменения, которые являются маркерами умонастроений и помогают мне самой хоть немного разобраться в ситуации.
Русский язык времени спецоперации – это язык расколотой реальности, язык, погружённый в шизофрению. Русский язык заболел вместе со всеми нами.
Первым заболело словообразование – живой нерв любого языка. Начиная с 24 февраля 2022 язык начал активно прирастать новыми словами и понятиями с помощью узурпации смысла тех слов, значение которых, как нам казалось, было определено и хорошо известно большинству носителей.
Понятно, что в анекдоте про экстремиста, иноагента и предателя родины, речь идёт не о настоящих предателях и преступниках, а о журналистах независимых СМИ или о людях, выступивших против войны и вынужденных бежать из России в Грузию или куда-то ещё.
Этот принцип «подтирания» значения слов можно сравнить с принципом создания палимпсеста. Палимпсестами называются рукописи, написанные на пергаменте поверх уже существовавшей записи. Старый текст просвечивает исподволь, и лишь благодаря новейшим методам учёным удаётся восстановить затёртые когда-то памятники древней культуры. Палимпсесты появились из-за экономии: телячья кожа – материал дорогой.
В русском же языке времени так называемой спецоперации новые значения слов насильно записываются поверх старых значений и делается это тоже из экономии. Мыслительных усилий. А также для демонстрации власти официальной, военной, форменной России над Россией всей остальной.
Мы ещё помним старые значения, которые «просвечивают» путеводной нитью в мир довоенного здравого смысла.
Но эффект палимпсеста создаёт разрывающий мозг смысловой зазор. То, что я назвала суперпозицией смыслов времён спецоперации. Когда переосмысленное слово просвечивает своим значением в обе реальности: довоенную и спеоперационную.
– Ужасов на ночь начитался, спал плохо.
– Что за книга?
– При чём здесь книга?
На этом зазоре в том числе строится и трагикомический эффект современного анекдота. Прошу прощения, что снова обращаюсь к этому легкомысленному жанру, но в том есть рациональное зерно. При отсутствии реальных способов проверки общественного мнения единственным его маркером и прибежищам становится анекдот. Как говорил Пётр Капица: «Когда нельзя высказаться в газетах, общественное мнение выражается в анекдотах».
Языковые процессы этого чудовищного палимпсеста, написанного официальной риторикой поверх русского языка, лингвистам ещё предстоит описать, существенно дополнив те, которые придумал Оруэлл. Однако некоторые из нововведений можно назвать уже сейчас:
– синонимы становятся антонимами («нет войне» и «мы Za мир»);
– антонимы становятся синонимами (лозунг «фашизм не пройдёт» на официальном уровне признан фашистским лозунгом, дискредитирована заповедь «не убий», карта «Мир» и даже чистый лист бумаги);
– в официальной риторике меняют значение и размываются термины и устойчивые понятия, например, «геноцид», «война», «нацпредатель» или даже совсем уж обыкновенный «исполняющий обязанности» (я имею в виду, конечно, ситуацию с исчезновением Сергея Шойгу, который тоже на какое-то время оказался в суперпозиции кота Шрёдингера). Официальные СМИ утверждали, что он жив-здоров и беспрестанно работает, однако приказы министерства обороны подписывал исполняющий обязанности министра обороны генерал армии Д.Булгаков. Согласно определению «исполняющий обязанности» – это человек, осуществляющий функции и исполняющий обязанности по вакантной, незанятой должности. Так должность Сергея Шойгу всё-таки была свободна или занята, пока за него подписывался Булгаков?
– одни слова употребляются вместо других: «спецоперация» вместо сами знаете чего, «нацизм» вместо «национализм», «высвобождение работников» вместо «увольнение», «белиберда», «выдумки» (если эти слова исходят из уст Лаврова или Пескова), вместо официальная информация;
– фразы-маркеры: «я вне политики», «всё не так однозначно», «где вы были восемь лет» и др.
«Законы о фейках – прямое принуждение ко лжи» – сказал нобелевский лауреат Дмитрий Муратов, ему же принадлежит меткое выражение, построенное на оксюмороне: наказание «за разжигание мира». Как нельзя лучше эти высказывания свидетельствуют о том, что русский язык превращается в язык-палимпсест.
Закономерно, что возникает и обратный эффект. Бред, который несёт официальная пропаганда – нуждается в нейтрализации в пространстве частной жизни конкретного человека. Истинное значение восстанавливается с помощью иронии.
Так, например, происходит со словом «денацификация» или «предатель»:
«Говорят, что после денацификации Украины последует депидаризация Европы»
«Ощущение, что все сбежали или попрятались, и Медведев, пользуясь тем, что взрослых нет, ходит по кремлю, бухает и рассказывает про предателей, жигули и смертную казнь».
За окном минус пять, а ощущается как 1937-ой.
Исследователь анекдота Е. Курганов пишет о том, что анекдот, как и юмор вообще, может быть оружием слабого, но чаще он служит утверждению норм, представлений, стереотипов большинства. Большинства, составляющего данную социальную или национальную группу. Не знаю, стоит ли вооружиться этой оптимистичной цитатой и понадеяться, что ироничное переосмысление времени спецоперации действительно помогает понять истинное отношение россиян к происходящему?
Русский язык серьёзно болен, его вытравливают, замазывают, накачивают агрессией на официальных основаниях. Хватит ли на сей раз иронии, чтобы сделать прививку антибреда в сошедшей с ума реальности?
